Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Они не получают того, чего хотят, — сказал Серт Атрету с того места, откуда он наблюдал за схватками. — Слышишь, как они орут? Если так будет и дальше продолжаться, они самого проконсула бросят на съедение собакам!

Африканец потом победил мурмиллона, но пал от стрел сагиттария. Сагиттарий храбро сражался с андабатой, который выехал на коне; сагиттарий смертельно ранил всадника, но не удержался на ногах и погиб под копытами боевого коня. Харон отправил обоих в царство мертвых, и толпа одобрительно взревела.

— Выведи их всех на арену! — закричал кто–то проконсулу, этот крик подхватили другие зрители, и вскоре толпа начала выкрикивать эти слова как лозунг. — Выведи их всех! Выведи их всех!

Пойдя навстречу толпе, организаторы разбили оставшихся восемнадцать гладиаторов на пары и отправили на арену. Они разошлись по всему кругу и подняли вверх оружие в знак приветствия проконсула. Выкрикивая имена своих кумиров, зрители напоминали дикарей.

Атрет стал сражаться против смуглого черноглазого фракийца, вооруженного ятаганом. Издавая грозные крики, фракиец театрально размахивал своим оружием. Меч стремительно вращался вокруг его тела, над головой, затем застыл в руке, а сам фракиец замер в угрожающей позе.

Стоя в обманчиво расслабленной позе, Атрет сплюнул на песок.

Толпа засмеялась. Разозленный, фракиец пошел в атаку. Атрет увернулся от смертельного удара ятагана, пошел на противника щитом, что есть силы ударил рукоятью своего меча фракийцу в висок и тут же вонзил меч ему в грудь. Вынув меч, он отступил от уже падающего замертво противника.

Обернувшись, Атрет увидел, как ретарий пронзает трезубцем упавшего секутора, чей шлем в виде рыбы не смог его защитить, Атрет решительно направился к нему, слыша, как нарастает гул его болельщиков. Ретарий освободил свой трезубец и пытался расправить запутавшуюся сеть, прежде чем Атрет подойдет к нему.

Атрет атаковал его, и ретарий уже приготовился к защите от его первых ударов. Но без своей сети противник Атрета мог сражаться только трезубцем, и Атрет воспользовался своим многолетним опытом владения фрамеей. Обладая недюжинной силой, Атрет орудовал щитом и мечом до тех пор, пока не нашел у противника уязвимое место для смертельного удара. Второй противник был повержен.

Толпа ревела от восторга, и его имя звучало над ареной подобно звуку барабана. Но в мозгу Атрета в таком же ритме звучало совсем другое слово: «Свобода… свобода… свобода!».

Не успел ретарий упасть, как жгучая боль пронзила бок Атрета — кинжал димахера полоснул его по ребрам. Атрет упал на спину, сумев отразить атаку щитом. Встав на ноги, он издал крик боли и гнева. Никакой подлец, бьющий в спину, не сможет лишить его законных прав! Вложив все силы в руку, держащую меч, Атрет нанес удар страшной силы и раскроил щит противника пополам, заставив димахера упасть на колени. Отбросив уже бесполезный щит, противник вскочил на ноги и побежал, зная, что своим кинжалом против меча он ничего не сделает. На потеху публике, Атрет, погнался за ним. Попутно он наклонился и подобрал трезубец убитого им ретария, после чего настиг противника и швырнул в него трезубец, используя при этом свое умение владеть фрамеей.

Когда трезубец попал точно в цель, толпа взорвалась от восторга. Мужчины вставали и неистово хлопали по спинам тех, кто был перед ними, женщины визжали от переполнявших их эмоций. Кто–то падал в обморок от избытка чувств, другие рвали на себе одежду и волосы и скакали от радости. Казалось, что дрожит сама земля.

— Атрет! Атрет! Атрет!

Атрет полностью насытил эту кровожадную толпу. Он сразил мурмиллона и атаковал самнита. Он изливал в бою всю свою ненависть к Риму, и эта ненависть придавала ему силы, в которых так нуждалось его раненое тело. Выбив щит из рук своего противника, он распотрошил его, как рыбу.

Обернувшись, он стал смотреть, кто еще на арене стоит на его пути к свободе. Тысячи зрителей стояли, размахивая белыми платками, и кричали. До него не сразу дошло, что вся эта толпа громко кричала: «Атрет! Атрет! Атрет!».

Кроме него, на арене больше никого не было.

Юлия вся дрожала, глядя, как Атрет направляется к воротам, ведущим наверх, к трибуне, где проконсул уже готовился награждать победителя. Она одновременно испытывала радость и страх. Она любила Атрета и гордилась его победами, но знала, что завоеванная им свобода — это угроза ее собственной свободе.

Направляясь к лестнице, Атрет споткнулся и упал на одно колено. Толпа вздрогнула и на какое–то время притихла, но он оперся на свой меч и снова встал на ноги. Толпа опять восторженно взревела, когда он дошел до ворот, ведущих к трибуне победителя, а один из воинов открыл ворота и в знак уважения отступил назад, после чего Атрет стал подниматься по каменным ступеням. Проконсул ждал его, держа в руках лавровый венок, подвеску из слоновой кости и деревянный меч.

Юлия почти не слышала, что говорил проконсул, надевая лавровый венок на голову Атрету. Потом дочь проконсула надела на шею Атрету подвеску из слоновой кости, свидетельствующую о том, что Атрет стал свободным человеком. Когда эта девушка наклонила к себе голову Атрета, чтобы поцеловать его в губы, Юлию обдала горячая волна ревности. Женщины в экстазе завизжали, и Юлии захотелось заткнуть уши и убежать. Серт вручил Атрету деревянный меч, символизирующий триумфальное прощание с ареной, а два воина поставили к ногам гладиатора сундук с сестерциями.

Повернувшись к трибунам, проконсул поднял руку. Толпа тут же стихла. Всем не терпелось услышать, какую еще награду вручат победителю.

— Остается еще одна награда, которую мне надлежит вручить нашему любимому Атрету за его сегодняшнюю победу! — воскликнул проконсул. Картинно повернувшись, он взял свиток из рук Серта. — Эту честь я оказываю победителю по приказу императора Веспасиана, — снова воскликнул он и протянул свиток Атрету, который машинально взял его. Положив руку на плечо Атрету, проконсул повернул его лицом к зрителям и провозгласил: — Этим документом Атрет объявляется гражданином и защитником Рима!

Атрет мгновенно весь напрягся, его лицо побледнело. Юлия увидела, как он сжал в кулаке свиток.

— Смотри, как он ненавидит Рим, — сказала Калаба, наклонившись к Юлии, когда вся остальная толпа взорвалась возгласами одобрения. — Если бы этот свиток не дал ему всего того, чего он хочет, он, не задумываясь, швырнул бы его в пыль. — Слова Калабы перемешивались с криками толпы, снова и снова выкликающей его имя. — Но теперь он стал вровень с твоим отцом и братом.

Атрет повернул голову, отыскивая глазами Юлию среди гостей проконсула. Он посмотрел ей прямо в глаза, при этом его глаза горели, и ее сердце забилось чаще. На какое–то мгновение ей показалось, что Атрет собирается прямо тут предъявить на нее свои права. Но вместо этого Серт и несколько римских стражников проводили его вниз по ступеням, через всю арену к Воротам Жизни, за которыми будут лечить его раны.

Прим помог Юлии встать на ноги.

— Ты вся дрожишь, — заметил он с понимающей улыбкой. — Наверное, всех женщин на этих трибунах бросает в дрожь при одном его виде. Слов нет, он великолепен.

— Да, это так, — сказала Юлия, вспомнив, как Атрет смотрел на нее. Теперь, когда он стал свободен, что мешало ему попытаться сделать ее своей рабыней? Во рту у нее пересохло.

Прим усадил Юлию в крытый паланкин, который подняли шесть его рабов. Прежде чем закрыть паланкин, он поднял голову и мимолетно, но очаровательно улыбнулся ей.

— Так что ты решила?

Юлии до боли свело живот. Когда она заговорила, голос ее казался безжизненным:

— Сегодня вечером я подпишу соглашение и завтра утром прикажу перевезти мои вещи к тебе на виллу.

— Какое мудрое решение, Юлия, — воскликнула Калаба из–за спины Прима, и ее глаза сияли. Прим поцеловал руку Юлии.

Когда он закрыл паланкин, Юлия откинулась назад и закрыла глаза, не понимая, почему она вдруг почувствовала себя такой одинокой.

33

Заявление Юлии о том, что она оставляет дом и уходит к Приму, вызвало в семье Валерианов нечто подобное извержению вулкана. Марк был вне себя, Феба пришла в ужас.

— Это невозможно, Юлия! — сказала ее мать, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. — Что я скажу отцу?

— Если ты боишься, что это огорчит его, можешь вообще ничего не говорить, — ответила Юлия, перестав прислушиваться к доводам матери и руководствуясь только своими собственными эмоциями.

— Огорчит! — иронически рассмеялся Марк. — Почему это он должен огорчиться, узнав о том, что его дочь собирается связать свою жизнь с гомосексуалистом?

Юлия гневно повернулась к нему.

— Это мое дело, и я собираюсь делать то, что сама хочу. Я переезжаю к Приму, и ты не можешь мне этого запретить! Если Прим так отвратителен, почему ты тогда приглашал его на свои пиры?